Общение с природой — специфическая форма психотерапии

В какие-то определенные периоды жизни почти у каждого человека бывает особо интенсивным общение с природой: морем, лесом, облаками, животными и растениями. По сути своей это не что иное как общение с собой. Еще в те времена, когда объекты природы обоготворялись, наделялись сверхъестественными силами и человек обращался к ним с теми или иными просьбами, просил совета или помощи в своих делах и заботах, закладывались психологические механизмы и структуры, вызывающие в нас тягу к общению с природой, ощущение себя ее частицей.

Индийский философ С. Радхакришнан, размышляя над этими вопросами, обратил внимание на тот факт что жизнь древнего индуса, теснейшим образом  связанная с объектами  живой  и  неживой  природы   находилась под ее сильнейшим и во многом определяющим его психику, нравственность влиянием. Исследуя истоки возникновения  и развития  мировоззрения  индийцев, Радхакришнан в своей книге «Индийская философия» пишет о том, что уже древнейшие  мудрецы эпохи  ведийских  гимнов  бессознательно  восхищались природой.  Будучи  по существу  поэтами они взирали на объекты природы с такой полнотой чувств и силой  воображения, что эти  предметы стали ими одушевляться. Они умели любить природу, восхищались чудесами захода  и восхода солнца — этими таинственными процессами, которые завершались как бы сближением человеческой души и природы. Для них природа была живой, с нею они могли общаться Величественные явления природы были творениями небес, сквозь которые большинство взирало на безбожную землю.

Как это ни покажется странным, но и в наше время в роли объекта общения для человека  может выступать растение или животное, море или горы,  даже обыкновенные вещи, окружающие нас в повседневной жизни. Происходит это тогда, когда на любой предмет неживой природы или вещь люди переносят собственные свои духовные качества, как бы   очеловечивая их. Отсюда и наше стремление к уединению на лоне природы, в котором она может стать обычным партнером общения,  позволяя  вести молчаливый,  а то и словесный диалог с собой: речкой или океаном, деревом   или   небом. В эти моменты человеку кажется, что   воспринимаемое   им   явление   природы   обладает «душой»  и  «свободой»   (то  есть  основными  чертами субъекта)  и что оно поэтому способно отвечать «любовью» на  его любовь,  что  оно  владеет  своеобразным  «языком»,  на котором  с  ним   можно  общаться. Природа становится иллюзорным партнером общения.

Стремление общаться  с  объектами  природы особенно обостренно проявляется у человека в ситуациях кризиса, одиночества, вынужденного или намеренного. Глубоко  залегают в нас эти чувства, в нашем сознании или, скорее, подсознании, может быть, в «генетической» еще, эмоциональной в своей основе памяти. В  городском человеке структуры эти заглушены или неразвиты, точнее, не востребована в жизненной практике необходимость связи с этим   мощным,  но закрытым до поры пластом нашей психики. У сельских жителей, особенно у тех из  них,  кто по  роду своих занятий много времени находится в одиночестве, эти связи  обнаруживаются  на  поверхности  их  душевной жизни. Известный драматург Азат Абдуллин так описывает  это   качество   у   своих  земляков.   «Несколько лет назад,— пишет  он,— я  работал  некоторое время скотоводом у моего сородича. Чтобы побыть в его шкуре. Однажды пришлые горожане   спросили  его. «С  весны  до  осени  ты  на  джайляу один. Не давит ли тебя одиночество?»  Земляк  мой  ответил:  «Когда начинает давить, я с цветами разговариваю». «Да ты шутник»,— те посмеялись над ним. Тогда он им: «А вы мне вот скажите,  почему  цветы  и печальны, задумчивы, и приветливы, открыты?» И, видя, что тем нечего ответить, заключил: «Потому что они живут из самих себя. У них богатая  душа. С  ними поговорить можно».

В историческом своем развитии человечество с определенной периодичностью обращается к теме природы, общения с ней, к возможностям ее благотворного воздействия на формирование здоровой психики, всего образа жизни и деятельности человека. Романтизм, сентиментализм, классицизм и реализм — трудно назвать какое-либо из литературных или даже фи­лософских   направлений и течений, которое бы в той или иной  мере не отдало дань природе и человеческому общению с ней. Каждый раз это была реакция на   избыточный   рационализм  и схематизм,  «машинерию» и  узость,  эмоциональную скудость человеческой жизни.  Особенно наглядно это прослеживается в    сочинениях    романтиков    конца    XVIII — начала XIX столетия.  Европейский  романтизм,  выросший  из отрицания   просветительского   механицизма,   потеряв веру в способность разума установить справедливый порядок в обществе, испытывал недоверие и враждеб­ность  к  изощрённостям  политических  систем   и  уже заметно возросшим претензиям техники  на  существо жизнедеятельности   людей.    Обращаясь    к   природе, романтики   искали   в   ней   то,   в   чем   им   отказывало общество, и они обнаружили новый, прежде скрытый лик    природы — лик    всемогущего,    талантливого    и вдохновенного собеседника и друга.

Пылкое  преклонение  перед  природой   было  свойственно   Новалису,   Колриджу, Шеллингу. Но пожалуй, ни один  из  писателей  и философов  не раскрыл так   глубоко   необходимость   для   нормального развития  каждого  человека воспитания  у  него  потребности в самозабвенном отношении к диалогу с природой, как американский мыслитель-трансценденталист Г. Торо. Общение с природой,   считал он, должно быть основано на пристальном ее наблюдении, на воспитании  способности  посредством   воображения,   памяти,   предвидения   сводить   в   фокус   сознания   все пространственные и временные характеристики мира. н   полагал,    что   существует   только   единый   миг глубокого подлинного мирочувствования, все остальное вторично, относительно, гипотетично. Именно воображение играет очень важную роль в освоении мира и в интимном общении с ним: «…я сам себе время и пространство… Во мне заключены лето и зима сельское бытие и повседневная рутина коммерции, чума и голод, освежающий ветер, радость, печаль жизнь и смерть».

Однако, по мысли Торо, настоящее общение с природой дается не всякому человеку. Нравственно несовершенные люди не могут войти в царство природы. Стоит человеку утратить духовность, как сразу же природа отделяется от него, из друга пре­вращается во врага; в холодное физическое тело, в коварного сфинкса. В этом пункте мысли Торо во многом тождественны высказываниям немецкого фило­софа-идеалиста Ф. Шеллинга, считавшего, что понять и полюбить природу может только свободный дух. Порабощенное же сознание не может увидеть в при­роде ничего, кроме материи—источника морального зла.

В теории другого американского философа-идеа­листа — Р. Эмерсона связь человека с природой получила особое название — «корреспонденции». Это трансценденталистское понятие трактовалось им доста­точно широко, как интимная связь между состоянием сознания и природными явлениями, создающими в своей совокупности огромный мир «бессловесного языка». Наиболее точное и образное представление о характере «корреспонденции» человека с природой дают стихи замечательного французского поэта Шарля Бодлера. Фрагмент одного из них мы здесь приводим:

«Природа — некий храм, где от живых колонн

Обрывки смутных фраз исходят временами.

Как в чаще символов, мы бродим в этом храме,

И взглядом родственным глядит на смертных он.

Подобно голосам на дальнем расстоянье:

Когда их смутный хор един, как тьма и свет,

Перекликаются звук, запах, форма, цвет,

Глубокий, темный смысл обретшие в слиянье».

«Корреспонденция», утверждал Эмерсон, предпо­лагает, что по мере того, как человек погружается в переживания ландшафта, происходит восстановление оптимистического начала в его душе, а через это обновляется и восприятие им окружающего мира, поскольку не в природе, а в человеке «вся красота и все ценное, что он видит. Мир сам по себе пуст и всем своим великолепием обязан этой золотящей, возвышающей душе» .

В отличие от Эмерсона Торо подчеркивает объективный момент общения с природой. Он видит в природе тайну, которую человек должен разгадать. Природа для него не пуста, она есть своеобразный партнер по общению, имеющий самодовлеющее собственное живое бытие. Только как живая, обладающая глубокими тайнами, суверенностью природа может привлекать человека в качестве субъекта общения. Именно поэтому она нужна человеку для духовного обновления и для поддержания в душе его ощущения «жизненной силы». Человек же, высшее творение природы, представляет ее интересы как свои и, проявляя во взаимодействии с ней свою разумность, раскрывает смысл породившей его природы и своего существования.

Таким образом, делает вывод Торо, природа для человека — всемогущая и загадочная сила, а не просто проекция «не — Я» во внешний мир. Мир природы остается молчаливым и отстраненным до тех пор, пока человек не проникнет в ее суть, после чего она становится для него действительным собеседником и помощником.

Проникновение в природу, развивает свою мысль философ, должно идти через вдохновенный и исполненный творческого пыла чувственный опыт. При­близиться к природе можно, только если до конца ощутить ее и вжиться в нее. Человек должен быть достаточно чувствителен и одухотворен для восприятия

ландшафта. Общение требует от него усилий всего существа, физических и духовных. Для того чтобы Достичь максимального, пусть и временного, слияния с природой и погружения в ее мир, сам Торо, например, мог по несколько часов подряд почти недвижно стоять в лесной чаще или на берегу реки. усилия приближения к природе, работа души и тела подвигают человека к поиску духовного начала. Путь

высшему идеалу идет через возвышение идеального в самом индивиде, и достигается он с помощью слияния человека и природы. Постоянный контакт с природой, воплощающей трансцендентный идеал, красоту и чистоту, помогает, считал Г. Торо, человеку через сосредоточение на переживании природной гармоничности запечатлеть его в душе, заложить основы здорового, нравственного отношения к миру и самому себе, понять самого себя как часть природы и при­роду внутреннего своего «Я». Основательно и глубоко раскрыв взаимоотношение человека с природой, про­цесс их взаимовлияния, Г. Торо оставил исследова­телям человека много вопросов, требующих своего решения.

Один из них касается проблемы происхождения, изначальности чувства природы в человеке. Современ­ная наука в попытках дать ответ на этот вопрос начинает понимать, что основы единства человека и природы залегают значительно глубже, нежели счита­лось прежде.

Чувство природы, единства с ней вопреки широко бытовавшим представлениям вовсе не исчезло в нас. Просто это чувство в современной жизни мало востребуется, и потому мы редко замечаем его прояв­ления. Согласно последним исследованиям биологи­ческая память человека оказалась оттесненной глу­боко в подсознание. Конечно, эта память не те перво­зданные ощущения, которыми, наверное, обладали наши предки. У современного человека ощущение интимной связи с природой несколько иное, хотя где-то в глубине нашего существа сохраняется его биологи­ческая первооснова, которая позволяет чувствовать природу как начало всех начал. Случайная или на­меренная близость к природе, особенно жизнь в ней, весьма явственно обостряет наши первородные ощу­щения. Именно такое обостренное ощущение природы дало основание Генри Бестону, популярному амери­канскому писателю-натуралисту, написать следующие строки: «Проживая на дюнах… я находился в самой гуще обильной природной жизни, проявлявшейся днем и ночью, и благодаря этому оказался вовле­ченным в круговорот великой жизненной силы, чув­ствуя, как получаю от нее тайную питающую энергию. Наступило время — это было на пороге весны,— когда эта энергия стала ощущаться так же реально, как и тепло, излучаемое солнцем… Я полагаю, что те, кому

приходилось жить в окружении природы, стараясь не затворяться от нее, согласятся со мной. Жизнь — это вселенская энергия, подобная электричеству или земному тяготению; ее присутствие поддерживает саму жизнь. Эта сила может вмешиваться в отдельную жизнь, подобно мгновенному соединению лавины огня с пламенем свечи».

Как  видит читатель,  в данном  случае общение с природой   представляет  уже   не   просто  удовлетворе­ние эстетических  чувств,  а  непосредственную  энерге­тическую  подзарядку  из  каких-то  неявных,  неизвест­ных нам источников. Интересно, что для того, чтобы осуществилась такого рода  «корреспонденция», чело­век,  как пишет Бестон, должен  не  «затворяться»  от природы, а быть по-доброму открытым для тех впечат­лений, которые она доставляет. Во многом наши отно­шения с природной средой так же загадочны, как и она сама, как загадочен наш собственный мир, наше тело, мозг, душа. То таинство отношений, что было «понят­ным»  дикарю,   во  многом  утрачено.   Самые  древние, глубокие, возможно, и богатые пласты нашей психики не задействованы,  а  ведь  им  многие  миллионы  лет. «Даже  звери   замечают,   что   человеку   совсем   не так   уж   уютно   в   созданном   им   мире   значений   и знаков»,— сказал Р. Рильке, одним из первых почув­ствовавший надвигающееся на человека одиночество из-за излишнего рационализма его бытия.

Особые отношения складывались у человека с жи­вотными. Общение с ними было более динамичным и наглядным: своим поведением, позами, издаваемыми звуками животное могло достаточно определенно «высказать» свое отношение к человеку, с которым оно контактирует. На глубокие размышления могут навести, например, материалы этнографических исследований  одной  из народностей, населяющих высокогорные районы Кавказа,— сванов. В условиях замет­ной изоляции от других культур и обычаев сохра­нились почти в своем первозданном виде отношения человека с домашними животными.

В каменном доме свана на некотором расстоя­нии от его стен строятся деревянные щиты с окошками, украшенными резным орнаментом. За этими Щитами и находятся животные (коровы, быки, лошади), которые имеют возможность через окошки всю долгую зиму рассматривать жилую часть дома и его обитателей. Таким образом, вся жизнь людей с их по­вседневными хлопотами вокруг семейных очагов, раз­водимых прямо на полу, большую часть года проте­кает буквально на глазах у животных, делая их как бы причастными ко всем делам человека. Более того, у сванов до наших дней сохранился обычай в определен­ный день года совершать перед животными тради­ционные ритуальные действия, разыгрывая сцениче­ские картинки, из которых животные должны «узнать», какое их поведение угодно хозяевам.

В своем ежедневном общении с животным сваны постоянно наблюдают внимательные глаза безмолв­ных, беззащитных, но преданных существ. Поэтому и относятся к ним как к самим себе, приписывают животным человеческие свойства и способности, оду­хотворяют их, то есть субъективируют и тем самым делают возможным взаимное общение с ними.

Этот вид общения психологически обеспечивается тем, что животное обладает рядом качеств, сходных с человеческими: эмоциональностью, способностью выражать свои переживания действиями, звуками, мимикой, реакцией на коммуникативные инициативы человека. Только у совсем уж пустого человека не возникают в ответ чувства привязанности, предан­ности, любви. Наконец, многим сугубо человеческим качествам может научить человека дружба с живот­ными. Способности понимать и сочувствовать, состра­дать, а подчас и преподать пример надежности, вер­ности и преданности.

Сформировавшаяся сравнительно недавно наука этология (этос — нрав, характер), изучающая пове­дение животных в естественных условиях, значи­тельно расширила наши представления об умствен­ных способностях животных, убедительно показала, что наряду с инстинктами, присущими им от рож­дения, их поведение определяется еще и навыками, приобретенными в результате индивидуального опыта. Ряд исследований по сравнительной оценке принятия правильных решений у животных и у детей двух — трехлетнего возраста показал, что «умные»  животные справляются с поставленной перед ними зада­чей лучше, чем дети. Это обстоятельство свидетель­ствует о том, что «разумность» не является достоинством исключительно человека. Существенные про­явления этого качества в различной степени свойственны и нашим «братьям меньшим». Главный же вывод, важный для темы нашего исследования, за­ключается в том, что психика животных при всем сходстве с нашей не просто значительно отличается от психики человека, она совершенно не сравнима с нашей (как, например, психика детей  младшего возраста отличается от психики взрослого человека). И именно в этом ее достоинство, достоинство большей непосредственности и искренности, чем это бывает у человека, в силу практически полного отсутствия рациональности (но не разумности).

Трудно глубже и содержательнее сказать на этот счет, чем сделал это Г. Бестон: «Мы относимся к животным свысока, полагая, что судьба их достойна сожаления: ведь по сравнению с нами они весьма несовершенны. Но мы заблуждаемся, жестоко заблуж­даемся. Ибо нельзя к животным подходить с челове­ческой меркой. Их мир старше нашего и совершен­нее, и сами они — существа более законченные и совершенные, чем мы с вами. Они сохранили многие из чувств, которые человек растерял: они живут, при­слушиваясь к голосам, которые недоступны нашему слуху. Животные — не меньшие братья и не бедные родственники, они — иные народы, вместе с нами попавшие в сеть жизни, в сеть времени; такие же, как и мы, пленники земного великолепия и земных страданий».

Из всего сказанного подчеркнем еще раз, что об­щение с природой, с животными, по сути дела, пред­ставляет собою своеобразные варианты остро необхо­димых для нас актов автокоммуникации, позволяю­щих глубже познать себя, проявить и активировать в себе эстетические и гуманистические начала.