Размер не имеет значение

Герой шутливого романа Альберто Моравия «Я и он» 35−летний Федерико ведет постоянный диалог с собственным членом. Хотя член, по словам Федерико, только часть его тела, он очень гордится им: «Двадцать пять сантиметров в длину, восемнадцать сантиметров в окружности и два с половиной килограмма весом», «могучий и сильный, как дуб, с выступающими венами», «он» встает из моего живота почти вертикально, заметно поднимая простыню" и «взрывается у меня между пальцев, как только что откупоренная бутылка шампанского». Однако cплошь и рядом «Он» не только существует сам по себе, но даже диктует хозяину собственную волю. Между Федерико и его членом идет соперничество и борьба за власть: «Когда ты, наконец, поймешь, поверхностный, легковесный человек, что я — желание, а желание не имеет пределов?»

Тема раздвоения и конфликта между мужчиной и его пенисом широко распространена в мировой литературе, начиная (в России) с гоголевского «Носа» (нос — всего лишь символ пениса). Автономия мужского члена — не просто метафора. Как известно, мужские члены значительно длиннее и толще, чем у самцов приматов. Гипотетическое палеоантропологическое объяснение связывает этот факт с прямохождением, в результате которого пенис стал более заметным и видимым, сделавшись из простого орудия сексуального производства также возбуждающим знаком для самок и, самое главное, символом мускулистости для других самцов (по аналогии с оленями, у которых знаком статуса служит размер рогов). Возможно, именно это обстоятельство является конечной причиной, побуждающей мужчин прикрывать свой половой орган.

Важен не столько сам член, сколько эрекция, имеющая, помимо физиологического, также социальный, коммуникативный смысл. Эрегированный член бросается в глаза, ему приписывается определенное социальное, межличностное значение. Неприкрытый, голый член может не только раскрыть важный секрет, но и подать неправильный сигнал, внушить ошибочное представление о том, чего мужчина на самом деле хочет. Согласно антропологическим данным, лишь очень немногие племена обходились без такого прикрытия, хотя бы чисто символического. Контроль за эрекцией — важнейший компонент и прообраз мужского самоконтроля. У ряда приматов взрослые самцы жестоко бьют показывающего свою эрекцию подростка, обучая его соответствующему этикету.

Символическое значение мужского члена выходит далеко за пределы репродуктивной функции. По выражению Камиллы Палья, эрекция и эякуляция — прообразы всякой культурной проекции и концептуализации — от искусства и философии до фантазий, галлюцинаций и маний: «Мужское мочеиспускание — своего рода художественное достижение, кривая трансцендентности. Женщина просто увлажняет почву, на которой она стоит, тогда как мужская уринация — своего рода комментарий… Кобель, помечающий каждый кустик на участке, — это уличный художник, оставляющий при каждом поднятии лапы свою грубую подпись».

 Конечно, это всего лишь метафора. Но недаром мальчики часто соревнуются, сначала — чья струя сильнее, а затем — чья сперма брызнет дальше. В этих мальчишеских соревнованиях, не имеющих аналога у женщин, явно присутствуют типично мужские мотивы и достижения и их естественная производная — исполнительская тревожность (самый распространенный мужской психосексуальный синдром). Проблематичность взаимоотношений мужчины с его половым органом давно уже сформулирована как оппозиция пениса и фаллоса, тесно связанная с уже знакомой нам диалектикой голого и нагого. Хотя в обыденной речи и в сексологической литературе эти слова часто употребляются как синонимы, в культурологии и психоанализе они обозначают совершенно разные вещи.

Пенис — материальный анатомический орган, который шевелится у мужчины между ногами. Фаллос же не обладает материальным существованием, это обобщенный символ мускулистости, который всегда должен быть большим, жестким и неутомимым. Фаллические культы, существовавшие у всех народов мира и занимающее важное место в мужском обыденном сознании, подразумевают не плодородие, любовь или похоть, а могущество и власть. Недаром на древних наскальных рисунках мужчины более высокого ранга изображались с более длинными членами.

Слово эрекция также наводит на размышления. Латинский глагол erigo, от которого происходит прилагательное erectus, означает не только «ставить прямо» и «поднимать», но и «возв одить», «воздвигать», «строить», а также «ободрять» и «воодушевлять». Еще Флобер иронически заметил, что это слово применимо только к монументам. Однако равноценный медицинский термин «возбужденный член», подчеркивающий, что речь идет о живом, динамичном, чувствующем органе, употребляется гораздо реже. Хотя возбужденный пенис — штука гораздо более интересная, чем фаллос, мы ценим монументальность выше чувствительности. Чем выше наше почтение к фаллосу, тем меньше мы знаем о пенисе. В отличие от фаллоса, пенис застенчив, стеснителен, окутан тайной, спрятан от критического взгляда. Отождествление мужской власти с фаллосом оборачивается раздробленной субъективностью и хрупкой и ранимой мужской идентичностью. Но хотя различение пениса и фаллоса имеет большую эвристическую ценность, эту оппозицию не следует «пережимать». Далеко не все художественные и культовые образы нагих мужчин можно назвать фаллическими. Развитой фаллический культ не мешал древним грекам наделять статуи своих богов и героев небольшими, прямо-таки мальчиковыми членами.

 

 

 

По материалам: www.UroWeb.ru