Вечная классика. Цицерон «О старости»

Книгу  «О старости» выдающийся писатель, политический деятель и оратор древнего Рима Марк Туллий Цицерон написал, когда ему было 62 года. Она опирается, главным образом, на личный опыт и во многом автобиографична. За год до ее написания был убит император Цезарь, с которым Цицерон находился в очень сложных отношениях. Цезарь ему не доверял и, после достижения 60 лет, возраста, считавшегося началом старости в Риме, писатель отошел от дел. Произведение «О старости» считается лучшим из всего, написанного за всю историю человечества на эту тему. Это оптимистичное, жизнеутверждающее бессмертное творение. Мы приводим наиболее интересные, по нашему мнению, выдержки.

Конечно, медикам, изучавшим латынь, стоило бы дать текст в  оригинале, но это в следующий раз…

                                  «О старости»

 “…Тем людям, у которых у самих нет ничего, что позволяло бы им жить хорошо и счастливо, тяжек любой возраст; но тем, кто ищет благ в самом себе, не может показаться злом нечто основанное на неизбежном законе природы, а в этом отношении на первом месте стоит старость. Достигнуть ее желают все, а, достигнув, ее же винят. Такова непоследовательность и бестолковость неразумия! Старость, говорят они, подкрадывается быстрее, чем они думали. Прежде всего, кто заставлял их думать неверно? И право, как может старость подкрасться к молодости быстрее, чем молодость — к отрочеству? Затем, каким образом старость могла бы быть на восьмисотом году жизни менее тяжкой, чем на восьмидесятом? Ибо, когда годы уже истекли, то — какими бы долгими они ни были — неразумной старости не облегчить никаким утешением…”

“…Мои однолетки не раз оплакивали и то, что они лишены плотских наслаждений, без которых для них жизнь не в жизнь, и то, что ими пренебрегают те, от кого они привыкли видеть уважение… Между тем я знаю многих, кто на старость не сетует, освобождением от оков страстей не тяготится и от пренебрежения со стороны родных не страдает. Нет, причина всех подобных сетований — в правах, а не в возрасте: у стариков сдержанных, уживчивых и добрых старость проходит терпимо, а заносчивый и неуживчивый нрав тягостен во всяком возрасте”.

«…С одной стороны, при величайшей бедности старость даже для мудрого быть легкой не может; с другой стороны, для человека, лишенного мудрости, она даже при величайшем богатстве не может не быть тяжкой… Также и жизни, прожитой спокойно, чисто и красиво, свойственна тихая и легкая старость… Ведь неразумные люди относят собственные недостатки и проступки за счет старости…”

“И действительно, всякий раз, когда я обнимаю умом причины, почему старость может показаться жалкой, то нахожу их четыре: первая — в том, что она будто бы препятствует деятельности; вторая — в том, что она будто бы ослабляет тело; третья — в том, что она будто бы лишает нас чуть ли не всех наслаждений; четвертая — в том, что она будто бы приближает нас к смерти. Рассмотрим каждую из этих причин: сколь она важна и сколь оправдана.

Староста отвлекает людей от дел.

— От каких? От тех ли, какие ведет молодость, полная сил? А разве нет дел, подлежащих ведению стариков, слабых телом, но сильных духом?… Не силой мышц, не проворностью и не ловкостью тела вершатся великие дела, а мудростью, авторитетом, решениями, и старость обыкновенно не только не лишается этой способности, но даже укрепляется в ней, помогая своим советом, здравым смыслом, своими решениями… Величайшие государства рушились по вине людей молодых и охранялись и восстанавливались усилиями стариков… Опрометчивость, очевидно, свойственна цветущему возрасту, дальновидность — пожилому.”

“Но, скажут мне, память слабеет.

— Пожалуй, если ты не упражняешь ее и если ты и от природы не сообразителен… да, право же, я ни разу не слыхал, чтобы какой-нибудь старик позабыл, в каком месте он закопал клад: все то, что их заботит, они помнят… Старики сохраняют свой ум, только бы усердие и настойчивость сохранялись у них до конца!… Я могу назвать своих соседей и друзей, деревенских жителей: без их участия, можно сказать, никогда не производят сколько-нибудь важных полевых работ: ни сева, ни жатвы, ни уборки урожая. Впрочем, это едва ли должно вызывать удивление; ведь ни один из них не настолько стар, чтобы не рассчитывать прожить еще один год; но они участвуют и в тех работах, которые, как они знают, им самим пользы уже не принесут…”

“Да, теперь я силами уступаю молодому… Впрочем, упадок сил сам по себе вызывается пороками молодости чаще, чем недугами старости: развратно и невоздержанно проведенная молодость передает старости обессиленное тело… Жизнь течет определенным образом, и природа идет единым путем, и притом простым, и каждому возрасту дано его время, так что слабость детей, пылкость юношей, строгость правил у людей зрелого возраста и умудренность старости представляются, так сказать, естественными чертами характера, которые надлежит приобретать в свое время… а упражнения и воздержанность помогут даже в старости сохранить человеку некоторую долю его былых сил. Хотя от старости больших сил и не требуется. Поэтому законы и установления освобождают наш возраст от непосильных для нас обязанностей. Что же удивительного в том, что старики иногда слабосильны, если этого не могут избежать даже молодые люди?

Старости надо сопротивляться, а недостатки, связанные с нею, возмещать усердием. Как борются с болезнью, так надо бороться и со старостью: следить за своим здоровьем, прибегать к умеренным упражнениям, есть и пить столько, сколько нужно для восстановления сил, а не для их угнетения. При этом надо поддерживать не только тело, но в гораздо большей степени ум и дух. Ведь и они, если в них, как в светильник, не подливать масла, гаснут от старости. Тело наше, переутомленное упражнениями, становится более тяжелым, но ум от упражнений становится более гибок.

Доверчивость, забывчивость, расслабленность стариков, это — недостатки не старости вообще, а старости праздной, ленивой, сонливой. Как наглость и разврат свойственны молодым людям больше, чем старикам (не всем молодым, однако, а только непорядочным), так старческая глупость, обыкновенно называемая сумасбродством, свойственна только пустым старикам, а не всем.”

«Старость внушает к себе уважение, если защищается сама, если сохраняет свои права, если не перешла ни под чью власть… Подобно тому, как я одобряю молодого человека, в котором есть что-то стариковское, так я одобряю старика, в котором есть что-то молодое. Тот, кто следует этому правилу, может состариться телом, но духом не состарится никогда… Человек, всегда живущий своими занятиями и трудами, не чувствует, как к нему подкрадывается старость. Так он стареет постепенно и неощутимо, и его век не переламывается вдруг, а гаснет в течение долгого времени”.

«…Почему же мы так много говорим о наслаждении? Именно потому, что старость, отнюдь не заслуживая порицания, достойна даже величайшей хвалы за то, что она со всем не ищет наслаждений. Она обходится без пиршеств, без столов, уставленных яствами, и без многочисленных кубков; поэтому она не знает и опьянения, несварения и бессонницы… Старость, отказываясь от пышных празднеств, все-таки может находить удовольствие в скромных пирах… С годами я стал измерять удовольствие, получаемое от пиршеств, не столько наслаждениями от них, сколько от присутствия друзей и от беседы с ними… и я весьма благодарен старости за то, что она усилила во мне жадность к беседе, а жадность к питью и еде уничтожила. Но если и питье и еда кое-кому даже доставляет удовольствие,.. то я не вижу причин, чтобы старость была лишена способности ценить даже и эти удовольствия… А отсутствием того, чего не желаешь, не тяготишься».

«…Я во всех своих рассуждениях прославляю такую старость, которая зиждется на том, что было заложено в юности… ни седина, ни морщины не могут вдруг завоевать себе авторитет. Но жизнь, прожитая прекрасно в нравственном отношении, пожинает последние плоды в виде авторитета… Какие же плотские наслаждения можно сравнить с наградами в виде авторитета?”                                                         

“Но старики, скажут мне, ворчливы, беспокойны, раздражительны и трудны в общежитии, а если приглядеться к ним, то и скупы. Это недостатки характера, а не старости. Впрочем, недостатки стариков можно отчасти оправдать: старики думают, что ими пренебрегают, что на них смотрят сверху вниз, что над ними смеются. Кроме того, по своему слабосилию, они болезненно воспринимают всякую обиду. Но все эти недостатки смягчаются добрыми нравами и привычками… Что касается старческой скупости, то смысла в ней я не вижу: возможно ли что-нибудь более нелепое, чем требовать для себя на путевые расходы тем больше, чем меньше остается пути?”

 

“…Даже краткий срок нашей жизни достаточно долог, чтобы провести жизнь честную и нравственно — прекрасную. Но если она продлится еще, то не надо жаловаться на то, что после приятного весеннего времени пришли лето и осень: ведь весна как бы означает юность, а остальные времена года предназначены для жатвы и для сбора плодов. И этот сбор плодов состоит в старости, как я говорил, в полноте воспоминаний и в благах, приобретенных ранее. Ведь поистине все то, что совершается сообразно с природой, надо относить к благам… Все уходит туда, где возникло. Одна только душа не появляется никогда — ни тогда, когда она присутствует, ни тогда, когда она удалилась… Моя душа почему-то всегда была в напряжении и направляла свой взор в будущее, словно намеревалась жить тогда, когда уже уйдет из жизни. А между тем, если бы души не были бессмертны, то едва ли души всех лучших людей стремились бы так сильно к бессмертной славе… Все мудрейшие люди умирают в полном спокойствии, а все неразумные — в сильнейшем беспокойстве… Я охвачен стремлением увидеть души ваших отцов, которых я почитал и любил… И из жизни ухожу, как, из гостиницы, а не как из своего дома; ибо природа дала нам жизнь как жилище временное, а не постоянное. О, сколь прекрасен будет день, когда я отправлюсь в божественное собрание, присоединюсь к сонму душ и удалюсь от этой толпы, от этих подонков!”

“По этой причине для меня старость легка и не только не тягостна, но даже приятна. Если я заблуждаюсь, веря в бессмертие человеческой души, то заблуждаюсь я охотно и не хочу, чтобы меня лишали этого заблуждения, услаждающего меня, пока я жив».